Шел 1940 год. В Союзе Советских Писателей обсуждались книги, посвященные творчеству Владимира Маяковского. Обсуждение, начавшееся довольно мирно, в скором времени едва не превратилось в базарную склоку, особенно неожиданную для посторонних.

Мероприятие это называлось заседанием президиума ССП и длилось несколько вечеров, отчеты о которых печатались в «Литературной газете». На втором заседании Александр Фадеев, отвечая на выступления предыдущих участников, говорил вначале о футуризме как части биографии Маяковского, потом заговорил о поэтических направлениях вообще, а под конец заявил, что в ССП несколько поэтов тоже объявили себя направлением, хотя они не имеют для этого никаких оснований, в связи с чем Александр Александрович хорошенько полил их грязью, а самый здоровенный ушат грязи достался Кумачу.

Риторически все было обставлено вполне пристойно — Фадеев пояснил, что таким образом он борется за чистоту и правильность художнических приемов, потому что Кумач эту самую чистоту не соблюдает. В «Литературной газете» была опубликована сокращенная стенограмма фадеевского выступления, она занимает едва ли не целую полосу, и примерно четверть речи посвящена Кумачу. В конце Фадеев привел примеры (в газете их всего четыре) «небрежностей» в стихосложении Кумача, которые на писательском жаргоне обычно называются «плагиатом», но в данном случае не могут претендовать даже на звание реминисценций — до того они все, по крайней мере три из четырех, притянуты за уши.

Говорят, что подобная головомойка Василию Ивановичу грозила еще в 1937 году, но… По неизвестным причинам она не состоялась. Скорее всего, в то время Фадеев или кто-нибудь другой из руководства ССП посчитал недостаточным для взыскания то двустишие с «ножками-невидимками», автором которого заявил себя А. Палей. Семен Кирсанов, видимо, взялся расширить список «плагиата», но за три года сумел накопать всего четыре примера, все они из стихов Кумача, написанных после 1937 года.

Причины такого выступления Фадеева при недостатке необходимой информации точно установить невозможно. На поверхностный взгляд причина следующая. То ли самостоятельно, то ли с чьих-то слов, Фадеев считает, что в ССП сложилась некая «группировка по интересам» из поэтов, лидером которых является Лебедев-Кумач. Интерес, который их объединяет, Фадеев считает внелитературным. Мало того, по его выступлениям можно решить, что он опасается чего-то вроде «дворцового переворота» в ССП со стороны этой группировки. И поэтому, воспользовавшись компроматом Кирсанова, просто нанес по Кумачу превентивный удар. Он действовал умно. Одних из этой группы он обласкал, намекая, что таким хорошим мальчикам нельзя водиться с такими бяками, как, например, безграмотный Алтаузен. Алтаузена он просто задвинул в угол, объявив его ненастоящим поэтом. По-другому с Алтаузеном поступить было, видимо, нельзя — никакой лестью его невозможно было бы оторвать от Кумача. В общем, метод классический: разделяй и властвуй. Это — взгляд поверхностный. Однако, другого толкования пока у меня нет.

По свидетельству Юрия Олеши, настроение в зале царило сенсационное. Наконец-то! Наконец-то Кумачу выдали всё прямо в глаза. Аж три года терпели! Три года, в течение которых Семен Кирсанов, энтузиаст, подвижник и фанат творчества Кумача, вчитывался в тексты Василия Ивановича с пристрастием — на предмет обнаружения в них ассоциаций с чужими произведениями. Кирсанов проявил недюжинные способности к литературоведению. И если его наблюдения хоть чуточку соответствуют действительности, то именно благодаря ему сегодняшние читатели могут судить о кругозоре и круге чтения Василия Ивановича Лебедева-Кумача. Вот только выводы из своего исследования Семен Кирсанов сделал странные, предложив их как основание для того, чтобы устроить Кумачу аутодафе и если не сжечь, то хотя бы дискредитировать еретические кумачёвские тексты.

Прошу вас обратить особое внимание на то, что критике подверглась и «Песня о партии». То есть для Фадеева не было преград в этом смысле. Так что вообще непонятно, почему в 1937 году беспартийного Кумача, как выразился Александр Жаров, «не принято было критиковать», а в 1940 году коммуниста Лебедева-Кумача, да еще и депутата и не единожды теперь орденоносного, да еще и входящего в президиум ССП можно критиковать. Во всяком случае, тот факт, что эта история подробно освещалась в советских газетах, и не в одной «Литературке», свидетельствует о том, что профессор Левашев, доказывавший в своей экспертизе низкий моральный облик Кумача и замалчивание критики в его адрес… не единожды соврамши.

Но дело происходило в советской стране. Поэтому оно не ограничилось нападками Фадеева на "неправильное направление". «Оппозиционеры», лишенные права называться направлением, конечно же, не смолчали. Выступил и Алтаузен, и Сурков, и Жаров, и Лебедев-Кумач. Его ответное слово нельзя назвать особенно удачным, но когда человека обвиняют в каких-то несусветных грехах, которые тут же прощаются другим, что вразумительного он может сказать своим обвинителям? Страсти накалились. ССП чуть-чуть не дотянул до статуса польского сейма, описанного Ильфом и Петровым. Специально приглашенные на дискуссию гости почувствовали себя неловко.

Впрочем, пусть все участники говорят сами, потому что пересказ все равно не дает полной картины. Ниже представлены фрагменты их выступлений. К сожалению, эта публикация дает только локальный взгляд на событие, вне общего контекста времени. Выступления датируются тем днем, когда в «Литературной газете» публиковался очередной отчет, а публиковался он с опозданием на неделю-другую.

НА ОБСУЖДЕНИИ КНИГ О В. В. МАЯКОВСКОМ.

«Литературная газета», воскресенье, 24 ноября 1940 г., № 58 (909), страница 2.

Выступление тов. А. Фадеева.

…я знаю, что о поэтическом направлении можно говорить только тогда, когда форма совершенна, то есть поэтически сильно и целостно выражает содержание. Здесь Маяковский — пример для всех. А если человек не владеет этим, то ему надо учиться.

Приведу пример, как некоторые люди пытаются искусственно создать поэтическое «направление». На одном из собраний обсуждались стихи поэта Исаковского. И поэт Алтаузен сказал, что он относит Исаковского к тому поэтическому «направлению», к которому якобы принадлежат Лебедев-Кумач, Сурков, Жаров и он сам, Алтаузен.

Объективный анализ поэзии Исаковского говорит мне, что он не может быть причислен к этому случайному набору поэтов разного уровня дарования, разной квалификации и разного поэтического лица. Среди перечисленных поэтов есть, например, поэт Сурков с не очень громким, но индивидуальным и искренним поэтическим голосом, в котором можно действительно установить известное родство с поэтическим голосом Исаковского. И оба они родственны третьему поэту, наиболее крупному из всех троих, и вообще крупнейшему советскому поэту Твардовскому. Все они, конечно, имеют свои индивидуальные особенности, но им присуща общая поэтическая традиция, идущая от поэзии Некрасова и от народной поэзии. Среди современного поэтического молодняка можно видеть не мало поэтов, тяготеющих к Твардовскому. К сожалению, я не имею времени доказать это на примерах, но, несомненно, мы можем говорить здесь о некотором своеобразном направлении в области поэзии.

Что же касается самого Алтаузена, то о нем нельзя говорить вообще как о представителе поэтического направления в силу его абсолютного невладения какой бы то ни было формой и полного незнания русского языка. Нужно прежде всего взять грамматику, синтаксис и сесть за учебу. Также трудно говорить о Жарове как о поэте какого бы то ни было направления, поскольку он тоже не владеет формой и утратил даже то, что имел в молодости, а, главное, потерял всякую охоту учиться.

Наконец, среди поэтов, перечисленных Алтаузеном, есть поэт Лебедев-Кумач, который по жанру своему, несомненно принадлежит к своеобразному поэтическому направлению, порожденному самой жизнью. Я никогда не принадлежал и не буду принадлежать к людям снобистского склада, которые забывают, что в нашей действительности заложена потребность в поэтах, обслуживающих текущий политический день. Я знаю, признаком высокой поэзии является умение так ответить на текущий политический день, что это остается жить надолго. Это — умение увидеть в сегодняшнем вечно живущее, непреходящее. История поэзии говорит о том, что крупнейшие поэты, оставившие поколениям монументальные поэмы, как истые современники, не брезговали текущими потребностями дня, и эти их произведения тоже остались. Достаточно вспомнить Пушкина. Да ведь этим велик был и Маяковский. Но великих поэтов на свете бывает немного, то есть таких поэтов, которые могут объять все. Поэтому надо с уважением относиться к поэтам, основной деятельностью которых является обслуживание конкретных практических задач текущего политического дня, если они делают это хорошо и добросовестно. Лебедев-Кумач, несомненно, принадлежит к этому направлению поэтов, но, к сожалению, он часто работает небрежно.

Лебедев-Кумач стал известен народу благодаря своим песням. Говорят, что в его песнях, если их читать, тоже можно обнаружить признаки неряшливости. Но, как говорится, «победителя не судят». В ряде песен Лебедеву-Кумачу удалось выразить новое, советское содержание нашей жизни, песни эти легко легли на музыку и стали народным достоянием. Это новое, советское содержание, которое Лебедеву-Кумачу удалось выразить именно в песенном ладе, сделало его песни популярными не только у нас, но и за рубежом. И это — сильная сторона Лебедева-Кумача как поэта.

Надо сказать, что в области песни работает и такой крупный, недостаточно оцененный нами поэт, как Исаковский. Даже по количеству песен, распеваемых народом, Исаковский не имеет себе равного. Известно, что многие его песни («Пограничник», «Вдоль деревни», «Катюша», «Прощание», «И кто его знает…») народ поет, даже и не подозревая о существовании их автора. Это объясняется глубокой лирической народной песенной эмоциональностью, свойственной Исаковскому, а также и тем, что Исаковский и в песнях и в стихах любовно и бережно оттачивает каждую строку.

Я должен с сожалением сказать, что Лебедев-Кумач слишком часто небрежно работает над словом и особенно в тех стихах, которые он пишет на злобу дня. Он пишет их слишком много, и это уже плохой признак для поэта. Ведь у нас много поэтов, работающих в газетах и откликающихся на политические потребности дня, ведь дело не обстоит так, что Лебедев-Кумач вынужден печатать даже то, что получилось неважно.

Торопливость, небрежность приводят к тому, что Лебедев-Кумач из своей памяти выхватывает рифмы, строчки, даже целые строфы других поэтов и вкрапливает их в свои стихи. Например:

Ростан

Дорогу, дорогу гасконцам,
Мы — юга родного сыны.

(«Сирано де Бержерак» в переводе Т. Л. Щепкиной-Куперник; в другом переводе те же стихи звучат иначе. — автор сайта).

Лебедев-Кумач

Дорогу веселым питомцам
Великой советской страны.

(Песня молодости. Опубликована в «Известиях» 24 июля 1938 г. — автор сайта).

Маяковский

Крепни и славься
в битвах веков
Красная Армия
большевиков.

(Десятилетняя песня. — а.с.)

Лебедев-Кумач

Крепни и здравствуй во веки веков…
…мудрая партия большевиков.

(Песня о партии. 1938 г. — а.с.)

Маяковский

Под аркой,
где свет электрический множится,
лежит
отдыхая
мать-осьминожица.

Лебедев-Кумач

В океане, где тих и глубок
Свет зеленый дробится и множится,
Лупоглазый живет осьминог
И супруга его, осьминожица.

(Про осьминога. 1933 г. Единственный пример до 1937 года рождения. — а.с.)

Маяковский

И мы никогда,
никогда!
никому,
никому не позволим!
землю нашу ядрами рвать…

(Революция. Поэтохроника. — а.с.)

Лебедев-Кумач

Мы теперь никому не позволим
Украинскую землю топтать.

(Если последний пример тоже кирсановская «находка», то, как говорится, «долго думал» Семен Исаакович. Это стихотворение написано в 1939 году, во время похода в Западную Украину. В нем несколько раз повторяется строка: «Украина моя, Украина». Первой моей ассоциацией при чтении было: «Голова ль ты моя удалая», а второй: «Шаганэ ты моя, Шаганэ». Но Кумач-то здесь при чем? Это проблемы воспринимающей стороны — меня, Кирсанова, или Фадеева. Кстати, данным ритмом Василий Иванович воспользовался до этого уже неоднократно, а «не позволим топтать» это все-таки не то же самое, что «не позволим ядрами рвать». Полностью строфа выглядит так: «Над свободным селом и над полем / Черный ворон не будет летать — / Мы теперь никому не позволим / Украинскую землю топтать!» Это стихотворение в известном смысле еще один шаг в творчестве Кумача к «Священной войне». Сравните: "Не смеют крылья черные / Над Родиной летать, / Поля ее просторные / Не смеет враг топтать!" — автор сайта.)

Подобные примеры я мог бы умножить (умножение осталось за кадром, а жаль. — автор сайта). Я считаю своим долгом сказать ему об этом, потому что одним из качеств поэта, завещанных нам Маяковским, является добросовестное отношение к поэтическому слову. Сейчас есть не мало поэтов, которые пытаются оправдывать свое небрежное отношение к слову тем, что они, дескать, работают на злобу дня. Но ведь тот же Маяковский, отдавший все свое перо насущным политическим задачам рабочего класса, дал пример того, как можно и должно работать на злобу дня.

Все это я говорю к тому, чтобы показать: о поэтических направлениях можно говорить тогда и там, когда и где люди владеют стихом, работают над ним серьезно и тем достигают настоящей поэтической индивидуальности.

Направления в поэзии не могут сложиться так, что встретятся хорошие люди, поговорят друг с другом и образуют направление. Надо, чтобы люди сходились не из побочных, вне поэзии лежащих соображений, а сходились по правильно понятому, взаимному поэтическому тяготению. А критика, если она хочет помочь этому процессу, должна также, невзирая на сложившиеся личные отношения между теми или иными поэтами, объективно анализировать их поэтическую работу и объяснять людям, что их роднит между собой и что между ними разного.

Тогда вместо скучных склок между искусственно создаваемыми «направлениями» будет происходить подлинное социалистическое соревнование различных направлений единой социалистической литературы.

«Литературная газета», 1 декабря 1940 г., № 59, стр. 5.


А. Жаров.

Маяковский остается для нас живым примером боевой, патриотической, поэтической работы. Маяковский остается также примером живой связи поэта с действительностью, которой многим из нас не хватает. Почему бы об этом не поговорить с пользой для дела? Но от разговора товарища Фадеева пользы для дела советской поэзии, для поэтических кадров, по-моему, не получилось. Тов. Фадеев выступал на дискуссии как писатель Фадеев и представитель определенного литературного направления. Это очень приятно, тем более, что т. Фадеев доказывал нам два года, что в советской литературе нет никаких направлений.

Сегодня же оказывается, что литературные направления есть. Мы и до сих пор вели спор по многим принципиальным вопросам. Только теперь т. Фадеев счел удобным создать новые условия для некоторых спорящих с ним товарищей: он заявил об отсутствии у этих товарищей права представлять какое бы то ни было литературное направление.

Очень ли новы эти условия, выдвинутые т. Фадеевым в дискуссии?

Еще на Пушкинском пленуме он высокомерно декларировал, что ему, познавшему Фидия и Бенвенуто Челлини, даже не о чем разговаривать с нами, маленькими людьми. С тех пор много воды утекло, много событий произошло, много произведений написано, а позиция Фадеева, как видно, мало изменилась.

Разве у Маяковского была нетерпимость по отношению к поэтам, работающим иначе, чем он сам?

Маяковский хвалил светловскую «Гренаду» и другие произведения советских поэтов, хотя в «Гренаде» и рифмы глагольные и ритмика классическая. Принципы своего направления Маяковский не выставлял, как догму.

Он не считал эти принципы обязательными для всех. Тов. Фадеев отсутствие приятной для него формы склонен представлять как отсутствие формы вообще.

А Маяковский, борец за новые формы искусства, как мы знаем, считался с возможностью существования и традиционной формы стиха, если эта форма не конфликтует с содержанием, если она доходчива до народа. Главное, что Маяковский подходил конкретно к произведениям поэзии.

Тов. Фадеев конкретно подошел только к одному Лебедеву-Кумачу и то в той мере, в какой эта конкретность могла скандализовать т. Лебедева-Кумача.

Для этого он привел несколько строк Кумача, якобы заимствованных у других авторов, и несколько бродячих образов и рифм, которые найдутся у любого поэта.

Так, например, у Лебедева-Кумача срифмовано «во веки веков» и «большевиков». А эта рифма была уже у Маяковского. Потом она пришла к Кумачу. Давайте судить его. А совсем недавно эта же рифма пришла к Н. Н. Асееву, поэма которого не стала от этого хуже, она осталась хорошей поэмой. Смотрите эту рифму в 11-й главе его поэмы «Маяковский начинается». Давайте, значит, судить и т. Асеева. Но давайте тогда судить и Пушкина, и Лермонтова. Лермонтов целую строчку «Белеет парус одинокий» взял у Марлинского.

Ничего не выйдет из такого суда. Неудачные строки есть у т. Лебедева-Кумача, как и у всех нас. Есть они у его «судьи» т. Кирсанова в большом количестве и в таком качестве, что в «Правде» недавно собрание таких строк было названо попросту «дребеденью».

Но как можно поэта всего целиком сводить к его отдельным плохим строчкам? Как можно сводить к ним Лебедева-Кумача, завоевавшего любовь и признание советского народа?

Иной масштаб и иной характер дарования Лебедева-Кумача не мешают ему по-своему продолжать линию Маяковского, линию поэзии, адресованной миллионным массам, перестраивающим мир. Лебедева-Кумача не принято было критиковать. Тов. Фадеев пытался его критиковать, сделать первый опыт, дал образец критики. Является ли это образцом большевистской критики, критики, мобилизующей, критики, поднимающей роль патриотического стиха, песни, ставшей бомбой и знаменем? Нет, к сожалению, не является.

О т. Алтаузене т. Фадеев недавно не так плохо говорил, а сегодня одним взмахом, бездоказательно сводит на нет Джека Алтаузена. Это несправедливо и неправильно. Такого рода отношение к литературным нашим кадрам не вытекает из потребностей советской литературы. Товарищ Сталин не раз подавал пример требовательного, но вместе с тем и заботливого отношения к нашим писателям.

Этому примеру и надо следовать.

М. Чарный.

<…> Близость писателей друг к другу меньше всего определяется тем, с чем они встречали новый год или гуляли в светлых костюмах на советских и заграничных пляжах. Лебедев-Кумач со своим острым чувством злободневности, со своими песнями, которые красноармейцы распевали на Карельском перешейке так же, как матросы шли на штурм Зимнего с песенкой Маяковского гораздо ближе к Маяковскому, чем Шкловский со всеми его трудами о себе и о других.

До боли обидно, когда вокруг героической и отчасти трагической фигуры Маяковского некоторые литераторы устраивают сейчас пляску пустяков, с размусоливанием сомнительных анекдотов, случайных мелочей. <…>

Дж. Алтаузен.

<…> Дискуссия о книгах, посвященных Маяковскому, затронула живые явления нашей советской поэзии. Первоосновой всего этого было выступление Фадеева на прошлом собрании. Я хочу вернуться к этому выступлению. Считаю необходимым возразить, главным образом, против второй части этого выступления. Тов. Фадеев начал с того, что он является представителем определенного направления в литературе. Нужно напомнить, что Фадеев за последнее время уже признал ряд своих литературных ошибок. Не мешало бы ему, выступая с декларацией о своей принадлежности к определенному направлению, исправить грубую ошибку и в этом вопросе. Ведь еще совсем недавно в книжке, где собраны его статьи и речи, было сказано, что слово «направление» надо выкинуть из нашего обихода, так как ни о каких направлениях в литературе речи быть не может.

Объектом своей критики т. Фадеев избрал несколько поэтов, которым он даже отказал в праве на направление. Под флагом эстетики т. Фадеев попытался свести литературные счеты, причем сделал это в совершенно безответственной, недостойной форме.

В чем же дело, товарищи? Живет на нашей советской земле поэт В. И. Лебедев-Кумач. Своей работой, своим трудом, своим талантом добился т. Лебедев-Кумач любви и признания советского народа, стал одним из популярнейших поэтов нашей страны. Я понимаю и даже приветствую самую резкую критику отдельных недостатков поэзии т. Лебедева-Кумача, но критику перспективную, помогающую поэту с таким широким резонансом работы подняться на более высокую ступень поэтического мастерства. К сожалению, о критике т. Фадеева этого сказать нельзя. Она была наполнена желанием дисквалифицировать т. Лебедева-Кумача в глазах читателя. Для этого т. Фадеев привел несколько строк и образов, которые в какой-то степени совпадают со строчками и образами других поэтов.

Вопрос о совпадении отдельных строк и образов вовсе не является столь сенсационным, как здесь пытался изобразить т. Фадеев. Я мог бы привести десятки примеров в подтверждение этого, ну, например, вспомните повесть Олеши «Зависть» и образ: «пенсне-велосипед». Потом этот образ, как вы знаете, повторился у Маяковского: «Профессор, снимите очки-велосипед». В поэме Светлова «Хлеб» была такая строка: «Словно в очередь к богу, в развалку лежат мертвецы». Потом эта строка почти полностью повторилась у Маяковского: «Словно в очередь к богу», лежат западные безработные в одной из ночлежек. А сколько строчек т. Лебедева-Кумача блуждает и варьируется в песнях и стихах других поэтов!

И напрасно т. Фадеев пытался придать этому вопросу недостойную сенсационность и тем дискредитировать популярнейшего поэта советской страны.

Два слова по личному поводу: т. Фадеев заявил, что я даже не имею права рассуждать о направлениях, что не мне с свиным рылом соваться в калашный ряд, так как я двух слов грамотно связать не могу. Что касается моего неумения грамотно связать два слова, то против этого я, собственно, даже и не желаю возражать, так как подобный способ полемики есть не что иное, как желание оглупить и дисквалифицировать противника, чтобы иметь возможность отмахнуться от него. Это непозволительный прием, особенно для руководителя, для ответственного человека. Относительно же моего творчества, то тут есть разные мнения. Тов. Фадеев считает, что я ничего не стою, что я абсолютно не владею формой, а есть писатели, которые думают иначе. Например, о моей поэме «Пробуждение героя» положительно высказались писатели разных направлений (Светлов, Луговской, Симонов, Адалис, Лебедев-Кумач, Антокольский, Митрофанов, Сурков, Вишневский, Смеляков, Первенцев, Долматовский и другие).

Заканчивая свое выступление, я хочу подчеркнуть, что дискуссия о книгах, посвященных Маяковскому, могла бы принести большую пользу советской литературе, если бы с самого же начала т. Фадеев под флагом дискуссии не попытался дискредитировать поэтов, которые работают не так, как хочется т. Фадееву.


А. Сурков.

<…> Мне казалось, что разговор должен был начаться с выяснения политического смысла таких явлений, как попытка выдвинуть кандидатуру Анны Ахматовой на соискание сталинской премии по поэзии или утверждение ленинградского критика Гринберга о том, что эта явно «не с нами поющая» поэтесса — единственная после Маяковского выразительница «чувства времени».

Мне казалось, что заметят, как в суровые зимние месяцы борьбы с белофиннами в ленинградских «толстых» журналах пузырилась мутная лирическая водичка эпигонского версификаторства. Мне казалось, что обратят внимание на это явление, характерное, к сожалению, не только для литераторов Ленинграда.

А вот у нас разговор, переходя на современную поэзию, миновал эти острые вопросы и сосредоточился на Лебедеве-Кумаче, Алтаузене, Жарове. Этим дискуссия была скандализована. <…>

Вместо того, чтобы назвать своим именем всех «не с нами поющих», всех дряблосердечных эпигонов, процветающих у нас, т. Фадеев свел весь разговор к малоубедительному сличению похожих строк и образов в стихах Лебедева-Кумача, поэта, занимающего значительное место в культурной жизни страны. Так же размашисто расправился т. Фадеев с Жаровым и Алтаузеном. Это не новый для т. Фадеева прием. Точно так же поступил он и в 1937 году на Пушкинском пленуме.

И по форме и по существу высокомерные характеристики, данные т. Фадеевым Жарову и Алтаузену, неправильны.

Возьмем, к примеру, Алтаузена. У него (как почти у всех поэтов) были слабые стихи. Но разве это все, что сделал Алтаузен? Разве у него нет хороших, талантливых стихов? Разве не опубликовал он в 1940 г. хорошую талантливую новую поэму? <…>

Поэтов критиковать надо. Надо критиковать и т. Лебедева-Кумача. Но разве то, что сказал т. Фадеев, похоже на критику, вызванную желанием помочь поэту писать лучше, совершеннее?

Если бы т. Фадеев всерьез захотел говорить об отклонениях от «Маяковской» традиции работы поэта в газете, он мог бы выбрать объектом для плодотворной критики не т. Лебедева-Кумача, а Семена Кирсанова.

Кирсанов считает себя продолжателем дела Маяковского, носителем его традиций. Он яростно «не допускает» к Маяковскому других поэтов, отрицая за ними даже право пропаганды творчества Маяковского. Он основывает свое право на «первородство» тем, что в течение некоторого времени состоял вместе с Маяковским в Лефе и в Рефе. Достаточно ли этого для утверждения «монополии»?

Сила и цельность Маяковского — в абсолютном единстве формы и содержания, в слиянии лирической личности поэта с тематикой и проблематикой его стихов.

А на стихах Кирсанова легко и безошибочно можно проследить своеобразный «дуализм», раздвоение личности. Издавна повелось, что Кирсанов или занимается формалистической игрой в стихи (от «Опытов», через «Слово предоставляется Кирсанову», «Дорога по радуге», «Тетрадь 1932 г.» до последней «Поэмы поэтов») или пишет архи-«политические» холодные лозунговые версификации «на темы дня» для газет, придавая им видимость [затерта строка в газете. — а.с.]… это не от сердца, что это не преемственность традиции Маяковского. Нет. Строчки в лесенку и рифмы «не такие, как у других» и близкие сердцу Шкловского «ритмико-синтаксические фигуры» не помогают.

Подросли мы за последние годы. Многое поняли. Многому научились. Другими глазами читаем мы Маяковского в 1940 году. И безошибочно отличаем ремесленный суррогат от подлинного Маяковского.


С. Кирсанов.

Тов. Фадеев поставил вопрос о направлениях в советской поэзии. Выяснилось существование пока двух «направлений» — одного в составе тт. Алтаузена, Жарова, Суркова и других и второго направления поэтов «некрасовской» традиции.

Мне кажется, что главное сейчас — это избежать этакого распределения писателей по направлениям по разверстке президиума ССП. Не направлять в «направления»! Дайте писателям самим самоопределиться в области принципов литературного мастерства. Тем более, что направление — это не группка, а взгляды на мастерство в сочетании с практикой. <…>

Призыв Маяковского: «Чем нам делить поэтическую власть — сгрудим нежность слов и слова-бичи, и давайте без завистей и без фамилий класть в коммунову стройку слова-кирпичи!» — полностью забыт, и то, что здесь говорилось Алтаузеном и Сурковым — опять напоминает дележ «поэтической власти». Каждое возражение, каждое указание на ошибку в стихах эти товарищи воспринимают не как кирпич в стройку, а как удар кирпичом. Ни Лебедев-Кумач, ни Алтаузен, ни Жаров не желают согласиться ни с одним словом критики, и всякое критическое слово становится причиной организации «направления грызни» — травли всех критикующих их (ух ты! что-то не похож Семен Кирсанов на затравленного. Точнее, травили-то его в другом месте. А вообще, это круто — травля критики, причем исходящей от руководства, критикуемыми. Пасомые чуть не загрызли пасущих. Не желают, понимаете ли, чтобы их пасли, и всё тут. — а.с.). Мне брошен упрек в том, что я написал на тему о нашей авиации шесть вещей. Но это упрек в количестве, а не оценка по качеству. А я заявляю, что на наши советские темы буду писать много и еще больше, а вот вы их разбирайте по существу.

Но дело и в том, что критерий качества, мерило оценок у Маяковского было другим, нежели у Суркова и его товарищей. <…>


«Литературная газета», воскресенье, 8 декабря 1940 г., № 60 (911), стр. 2.

А. Коваленков.

<…> Тов. Фадеев сказал, что сейчас намечаются различные поэтические направления, и, в частности, упомянул, что есть направление, которое группирует вокруг себя поэтов Лебедева-Кумача, Алтаузена, Суркова, Жарова и нескольких других. Далее Фадеев сказал, что это направление является мнимой величиной (я употребляю здесь свою терминологию и передаю лишь смысл того, что говорил Фадеев), потому что нет реальных предпосылок, которые объединили бы этих товарищей на настоящей творческой платформе. Сурков пишет, руководствуясь иными принципами, чем Алтаузен, а Жаров иначе, чем Лебедев-Кумач, следовательно, в этом поэтическом направлении объединяющим началом является не творческая заинтересованность, а нечто иное, сказал Фадеев.

С этим высказыванием т. Фадеева я согласен. Но, развивая свою мысль, т. Фадеев сказал еще и следующее: «Можно ли говорить о принадлежности Алтаузена к какому-нибудь поэтическому направлению, когда Алтаузену нужно учиться элементарной грамотности, когда он вообще плохо владеет русским языком, не говоря уже о поэтической форме». Это утверждение по меньшей мере спорно, ибо последняя поэма Алтаузена «Пробуждение героя», по моему глубокому убеждению, является большим шагом вперед в творчестве этого поэта. <…> Иное дело, когда Алтаузен, Жаров и Сурков оппонируют Фадееву, сознательно и несознательно создавая впечатление, что они защищают свое поэтическое направление, которое, якобы, имеет лидера в лице Лебедева-Кумача. Здесь, как я уже говорил, необходимо согласиться с т. Фадеевым в том, что вышеназванные товарищи ратуют за мнимую величину, ибо никакого объединяющего их поэтического направления нет. Поэма Алтаузена, которая мне нравится, по своей манере и по стилистическим особенностям, гораздо ближе к П. Антокольскому, например, чем к Жарову. Стихи Суркова, напечатанные в одном из номеров «Нового мира» за этот год, находятся на более короткой дистанции от «Ночного обыска» Хлебникова, нежели от песен В. И. Лебедева-Кумача. Какие же общие творческие принципы могут защищать эти поэты, будучи столь разнородными?

Вопрос отпадает, ибо ответ на него может быть только отрицательный. (Он, должно быть, камилавку носит, старенький, с бородкой клинышком, с тростью… — а.с.)

<…> Я, думаю, не ошибусь, если скажу, что здесь должно главенствовать наше общее желание поднять наши поэтические произведения на еще большую высоту, желание найти точку товарищеского контакта, чтобы легче работалось, легче дышалось, чтобы была подлинная творческая дружба. И поэтому очень жаль, что выступления некоторых поэтов носили сугубо личный, запальчивый характер, внося в дискуссию дезорганизаторские настроения.

В. Лебедев-Кумач.

<…> Поэтическая общественность просто жаждет получить ответы на ряд волнующих ее вопросов и недоумений. А т. Фадеев не довел до сих пор до всех писателей даже недавних указаний партии по вопросам литературы. А если и пытался доводить, то в очень неясном виде.

Кто же виноват в том, что разговор пошел, как говорится, не туда? Быть может, здесь есть и некоторая вина отдельных авторов книг о Маяковском, которые слишком упорно хотели, чтобы их взгляды на жизнь и работу Маяковского считались единственно правильными и чуть ли не каноническими. Но основная вина, как мне кажется, падает на т. Фадеева, ибо, переводя дискуссию непосредственно на разговор о современной поэзии, он перевел совсем не ту стрелку, и разговор покатился по неправильным рельсам.

На заседании 10 ноября т. Фадеев специально подчеркнул, что он выступает не от лица президиума союза, а как выразитель одного из направлений в литературе. «Я сам пишущий человек, — сказал он, — и не хочу отказываться от своих взглядов, как писатель Фадеев. Я сам принадлежу к какому-то литературному направлению».

Интересно бы знать: к какому?

Позволительно сделать вывод, что писатель Фадеев имеет на литературу одни взгляды, руководитель ССП Фадеев – другие, а просто гражданин Фадеев, быть может, — и третьи, — словом, как говорится, возможны варианты.

Я не пойду по пути т. Фадеева и не буду оговаривать, в какой ипостаси я выступаю, ибо считаю, что взгляд у советского человека на то или иное явление может быть только один. Он может быть правилен или неправилен, но он — один.

Выступление т. Фадеева, особенно в той части, где он касается современной поэзии и поэтов, кажется мне по меньшей мере легкомысленным. Сегодня мы имеем два варианта выступления т. Фадеева — один устный, который он произнес с этой трибуны 10 ноября, и другой, напечатанный в «Литературной газете». Они значительно разнятся друг от друга, хотя бы потому, что в последнем варианте т. Фадеев уже не оговаривается, что он выступает только как писатель. В печатном варианте речи т. Фадеева изъяты имена Демьяна Бедного и Безыменского, характеристики поэтов Пастернака и Сельвинского и несколько изменена дозировка похвал и заушений по адресу различных поэтов. Это, однако, в основном, дела не меняет.

Из обоих выступлений т. Фадеева видно, что собственной точки зрения на современную советскую поэзию т. Фадеев не имеет.

Он сам в этом сознался, сказав: «Мне приходится в разных точках зрения искать здоровое зерно».

Эти свои искания он и решил доложить писательской общественности и даже частично опубликовать. Не знаю, какую кучу разных точек зрения перерыл т. Фадеев, но приходится констатировать, что в этой куче он не нашел жемчужного зерна, как не нашел и своей принципиальной точки зрения. <…>

Теперь же разговор т. Фадеева нельзя рассматривать иначе, как рассказ о личных вкусах писателя Фадеева. О вкусах, конечно, не спорят. Одни, например, любят оперу «Севильский цирюльник», другие — «Иван Сусанин», одним больше нравится ария «Клевета», другим — «Чуют правду», — вкусы многообразны, тут уж ничего не поделаешь!..

Но возникает вопрос, позволительно ли и нужно ли на серьезной творческой дискуссии так безапелляционно и бездоказательно утверждать свои вкусы, как это делает т. Фадеев, тем более, что в печатном варианте своей речи он выступает, очевидно, как руководитель союза (Фадеев был председателем президиума ССП, а Кумач входил в состав президиума ССП, Кумач об этом говорит чуть раньше, но я вырезала этот абзац. — а.с.).

Мне думается, что выступление т. Фадеева ни в коей мере не может помочь нашей поэзии.

Прежде всего, т. Фадеев не смог прямо ответить на основной и самый существенный вопрос: есть ли в нашей современной поэзии люди, продолжающие великое дело, которое делал Маяковский? Не в пример т. Фадееву я с полной ответственностью и с великой радостью могу сказать: есть! Думаю, что с такой же ответственностью меня поддержит и второй член президиума — поэт Н. Н. Асеев.

Конечно, Маяковский — гигант, многосторонний, талантливейший, почти всеобъемлющий, но можно ли сказать, что он совсем не оставил наследников, упорно, честно и порой талантливо продолжающих его работу и выполняющих его заветы? Нет! Этого сказать нельзя!

«Отечество славлю, которое есть, но трижды — которое будет», — вот завет Маяковского.

И с этой точки зрения я считаю огромное большинство наших поэтов, в том числе и себя, прямыми наследниками Маяковского. И меня очень радует, что у Маяковского так много наследников, хочется, чтобы их было еще больше, «хороших и разных». Пусть некоторые даже думают, что именно они особенно умело и правильно выполняют заветы Маяковского. И это хорошо.

Говоря о своих поэтических вкусах, т. Фадеев пользуется теми же самыми методами, от которых я пытался предостеречь и его и тт. Кирсанова и Катаева в статье, напечатанной в «Правде» в январе 1939 г. Я писал там о критиках, которые «на основании нескольких строчек или вовсе без всякого основания разделываются с десятком поэтов, просто и безоговорочно заявляя, что творчество этих поэтов — не поэзия». Я предостерегал тов. Фадеева и от не в меру ретивой раздачи лавров.

Вот что писал я тогда в «Правде»:

«Если на основе сплошного и малоубедительного охаивания нельзя создать творческого содружества писателей, то консолидация на основе огульного и чрезмерного захваливания наверняка и беспринципна, и порочна, и бесполезна для дела».

Однако т. Фадеев, как тогда был, по-видимому, не согласен с голосом «Правды», так не согласен он с ним и теперь, о чем он публично заявил на прошлом собрании в связи с разговором о Козине.

Поэтому в своих суждениях о поэзии т. Фадеев на этот раз применил сразу два метода — и захваливания, и охаивания, рассчитывая, очевидно, что минус на минус даст плюс. Плюса не получилось, а конфуз получился очень большой. Ибо выяснилось, что т. Фадеев не любит советской поэзии в целом и никак не заинтересован в ее росте и здоровье. Я уже не говорю о том, что в разговоре т. Фадеева не было и признака хоть сколько-нибудь бережного отношения к человеку, к творческой личности, как известно, чрезвычайно и болезненно уязвимой.

Приведу пример.

Говоря о работе поэта-коммуниста Джека Михайловича Алтаузена, поэта, сравнительно молодого по возрасту, но уже не мало лет и не без пользы работающего в нашей литературе, т. Фадеев заявил, что «о нем нельзя говорить вообще как о представителе поэтического направления в силу его абсолютного невладения какой бы то ни было формой и полного незнания русского языка. Нужно прежде всего взять грамматику, синтаксис и сесть за учебу».

И это — всё.

Не знаю, читал ли т. Фадеев стихи т. Алтаузена или просто взял чужую точку зрения, ища в ней «здоровое зерно», но считаю, что в любом случае такое абсолютно необоснованное, барски-снобистское и нетоварищеское по тону суждение о работе поэта-коммуниста недопустимо. Должен же т. Фадеев понять, что руководитель Союза писателей не может так говорить и выступать в печати о поэте, не имея для этого оснований. Пусть ответит т. Фадеев, какие основания были у него для такой полной дисквалификации поэта Алтаузена и почему он, Фадеев, раньше не привел этих оснований президиуму? Иначе вся писательская общественность будет вправе считать высказывания т. Фадеева о поэте Алтаузене абсолютно недопустимыми по тону и абсолютно неправильными по существу.

<Далее В. И. Лебедев-Кумач приводит положительные отзывы различных поэтов о стихах Д. Алтаузена. — а.с.>.

Тов. Алтаузен за последнее время написал десять песен, изданных Музгизом. Думаю, что в песенном жанре я разбираюсь не хуже т. Фадеева, и позволю себе сказать, что песни «Шуми, Байкал» и «Полярная» я лично считаю прекрасными песнями.

Высказывания т. Фадеева о работе второго поэта-коммуниста Александра Александровича Жарова не отличаются ни полнотой, ни новизной, ни оригинальностью. В 1937 г. на Пушкинском пленуме т. Фадеев дал поэту Жарову ту же оценку, что и теперь: не учится, не владеет формой, растерял даже то немногое, что имел.

А между тем я должен сказать т. Фадееву, что о работе поэта Жарова имеются и другие весьма авторитетные мнения, и работа этого поэта с 1937 г. по сие время не раз заслуживала очень хорошей оценки.

Этим, очевидно, и руководствовались партия и правительство, награждая в 1939 г. т. Жарова орденом за литературную работу.

<…>

Как видите, и в отношении т. Жарова оценка т. Фадеева — такая же барски-снобистская, бездоказательная и нарочито-обидная — никак не оправдана качеством работы этого поэта-коммуниста.

Если к тт. Алтаузену и Жарову т. Фадеев в своих оценках попытался применить, так сказать, политику кнута, то кое-кого из поэтов он решил угостить и пряником со своего стола, причем и это сделал неуклюже, безвкусно, положив в свой пряник столько же сахарина, сколько соли истратил он на смачивание своего кнута. Молодого поэта Александра Трифоновича Твардовского, автора «Страны Муравии» и «Сельской хроники», он почему-то сразу и вдруг решил возвести в сан «крупнейшего советского поэта». Мы все уважаем и ценим нашего т. Твардовского и именно потому глубоко уверены, что у него не закружится голова от нарочито-неумеренных эпитетов т. Фадеева. Но следует ли руководителю ССП так разбрасываться этими эпитетами?

Ни президиум ССП, ни вся наша поэтическая общественность, ни даже самые высокие и авторитетные инстанции не рискуют выдавать советским писателям прижизненные патенты на звание «крупнейших». Тов. Фадеев с легкостью в мыслях необыкновенной раздает любые эпитеты направо и налево, по непонятным причинам время от времени меняя дозировку сахарина и кислоты. Можно спросить одного Н. Н. Асеева, сколькими различными эпитетами наградил его т. Фадеев за краткий срок после выхода поэмы «Маяковский начинается». В последнем печатном варианте выступления т. Фадеева за Н. Н. Асеевым закреплено звание «одного из самых выдающихся, но со всеми формальными пережитками в поэтических представлениях», а т. Твардовский удостоился звания «крупнейшего».

Позволительно напомнить здесь, что, когда в ноябре 1938 г. т. Кирсанов пытался «избивать» молодых поэтов и в том числе т. Твардовского, т. Фадеев не счел нужным сказать хотя бы слово в защиту «крупнейшего», и заняться этим пришлось мне.

В арсенале т. Фадеева есть для поэтов целый ассортимент различных эпитетов на все случаи жизни. Если это те самые эпитеты, которые по выражению т. Катаева «часами оттачиваются в клубе», то надо сказать, что отточены они все же стандартно: «Один из крупных, крупный, весьма крупный, самый крупный, крупнейший, один из выдающихся, выдающийся, самый выдающийся. Поэт с громким голосом, с не очень громким голосом, с очень негромким голосом» и т.д.

Нас, поэтов, удивляет, каким образом и по каким признакам т. Фадеев дозирует эти эпитеты, — почему, например, т. Сурков назван «поэтом с не очень громким голосом», и если Н. Н. Асеев один из самых выдающихся, то сколько еще у нас таких самых выдающихся?

О четвертом поэте-коммунисте Михаиле Васильевиче Исаковском т. Фадеев говорит, что он недостаточно оценен нами. Кем это — «нами», т. Фадеев? Мы, поэты, очень высоко ценим творчество нашего т. Исаковского. Партия и правительство тоже его как будто не забыли оценить. Народ поет его прекрасные песни. А если вы еще не успели назвать его «крупнейшим» или «одним из самых выдающихся», — я думаю, он не обидится.

Но может заслуженно обидеться целый ряд наших поэтов, о которых т. Фадеев, начиная дискуссию о современной поэзии, даже не захотел упомянуть.

Я не вижу в выступлении т. Фадеева имен таких поэтов, как Михаил Светлов, прекрасно работающий в трудном драматическом жанре, не вижу имени Виктора Гусева и других наших поэтов-драматургов. Почему ни слова не сказал т. Фадеев о действительно почти не известном в ССП поэте-орденоносце Викторе Винникове, работающем в трудном жанре оперного либретто и написавшем ряд прекрасных произведений «малых форм». И почему-то вообще забыт весь отряд поэтов-малоформистов и сатириков, не говоря уже о многих, хорошо работающих, молодых и не молодых советских поэтах, хотя бы тех, кто успешно работал на фронте.

Т. Фадеев неимоверно сузил разговор о современной поэзии — сузил по масштабам и измельчил по смыслу.

С трибуны президиума ССП о наших поэтических задачах надо разговаривать сегодня не так и не в таком тоне, как это сделал т. Фадеев.

Я думаю, что такой настоящий разговор, профессиональный и высоко принципиальный, еще состоится.

Но сейчас дело не в разговорах, а в работе. Партия и народ ждут от нас работы, подымающей людей не большие дела, воспитывающей в людях дух патриотизма, мужества и коммунистической чести, дух советского трудолюбия, дружбы и товарищества, ответственности всех за одного и одного за всех. Давайте работать, не покладая рук, чтобы было потом, о чем говорить.

Тов. Фадеев пытается раздавать нам чины и наклеивать на нас ярлыки.

Сочтемся славою, —
                     ведь мы свои же люди,
пускай нам
                       общим памятником будет
построенный
                     в боях
                              социализм.

Тов. Фадеев своей литературной политикой демобилизует нас. Следствием этой политики является то, что поднимают голову воинствующие эстеты, бездушные формалисты, фабриканты гнилых и кривобоких произведений о нашей действительности.

Этим людям мы словами Маяковского должны сказать:

Литературная шатия,
успокойте ваши нервы,
отойдите, —
                вы мешаете
мобилизациям и маневрам.


«Литературная газета», воскресенье, 15 декабря 1940 г., № 61 (912), страница 4.

А. Фадеев.

<…> Разве это не факт, что появились среди нас люди, которые претендуют на звание писателей или поэтов и которые боятся слова «форма», как черт ладана, точно этого понятия не существует на свете! Почему они так его боятся? Потому что они не хотят работать серьезно. Они думают, что только тема может выручить их и спасти. Между тем, это не может ни выручить, ни спасти.

Можно сменить десять президиумов Союза писателей, могут и должны меняться руководители, но это не может спасти от плохого писания, если не начать учиться, если не работать над словом.

Стоит мне сказать несколько слов о плохой работе того или иного поэта, как мне говорят: «барское» выступление Фадеева. Почему же, однако, «барское»? Да, я критикую, в частности, весьма именитых поэтов Жарова и Алтаузена. Ведь, когда я пришел в литературу и принес первую свою рукопись, они уже были людьми с именами и уже тогда кого-то свергали.

Вот теперь прошло почти двадцать лет, и все эти годы, вместо того, чтобы учиться, они кого-то бесконечно свергали и вот опять свергают! Ну, хорошо, вы свергнете еще и еще один президиум. Но это вам не поможет, товарищи. Очень просто, потому что сие не зависит ни от меня, ни от президиума.

<…>

Если бы любой, незаинтересованный, объективный человек стал читать стенограмму нашей дискуссии, то, дойдя до некоторых выступлений, он сразу определил бы, что они не имеют отношения к теме, что они исходят из других тенденций, из других интересов.

Поэтому я и поставил своей целью разобрать ту довольно странно сложившуюся группировку людей, которая пытается выдать себя за направление в поэзии. Я хотел сделать это для того, чтобы показать, что она соединилась не на основе своих поэтических взглядов, а на основе других, побочных, посторонних взглядов. Это почувствовали все или почти все.

Вы думаете, что Фадеев, критикуя небрежное отношение Лебедева-Кумача к поэтической форме, хотел его унизить. Да разве можно унизить настоящего работника? (Вот те на! Как раз ненастоящего-то и нельзя унизить, да и то — зависит от способностей унижающего. — а.с.). Напрасно «Вечерняя Москва» попыталась противопоставить мое выступление другому, сделанному в совершенно другой обстановке и в других условиях, когда нужно было в известной мере даже и политически защитить Лебедева-Кумача от наскоков, идущих совершенно по другой линии, против него как автора патриотических стихов. Тогда, не скрывая многих небрежностей в его работе, я взял под защиту то, что он может делать и делает. Это напечатано в сборнике моих статей «Литература и жизнь», это все могут прочесть [1]. А сейчас, разбирая это искусственно созданное «направление», мне нужно было оттенить и больше поговорить именно о другой стороне его деятельности — о небрежности в работе, об известном неуважении к поэтической форме, о недостаточно строгом отношении к слову, как выражению тех больших тем, за которые человек борется (? так в газете. — а.с.).

Это тем более нужно было сделать, что до тех пор, пока мы в литературе не сломаем фальшивого отношения к некоторым имярекам, что они вроде недоступны для критики, — настоящей дискуссии в области искусства быть не может.

<…>


Л. Тимофеев (литературовед, профессор. – а.с.).

<…> Упреки, которые т. Фадеев направлял по адресу Алтаузена, не вполне понятны по той причине, что т. Фадеев их не аргументировал. Новая поэма т. Алтаузена представляет собой некоторое движение вперед этого поэта, но все же за ней не чувствуются «тысячи тонн словесной руды».

Здесь приводили примеры совпадения строк, принадлежащих т. Лебедеву-Кумачу, со строками других поэтов. Не в этом центр вопроса. Главное в том, что ряд стихов т. Лебедева-Кумача дает лишь набросок того настоящего, до конца доведенного переживания, которое сделало бы из этого стихотворения законченное художественное целое.

С этой точки зрения традиции Маяковского, состоящие в целеустремленной работе над художественной формой, мы часто у наших поэтов не находим.

<…>

Значение дискуссии и в том, что она перед рядом товарищей поставила вопросы, которые не ставились раньше перед ними с такой резкостью и которые помогут их работе над собой, если отбросить словесную шелуху, к сожалению, засорившую эту проблему на дискуссии.


«Литературная газета», воскресенье, 22 декабря 1940 г., № 62 (913), стр. 5.


Редакционная статья (в состав редколлегии входили А. Фадеев и В. Лебедев-Кумач, ответственным редактором был А. Кулагин).

<…> иные писатели блуждают где-то по далеким тропинкам вместо того, чтобы идти по центральной магистрали революционного искусства, к которой звал словом и примером Маяковский.

Вот о чем нужно было в первую очередь говорить на дискуссии. Тов. Фадеев в своей речи связал тему Маяковского с сегодняшними задачами литературы. Но как он это сделал? Весь пафос его выступления был направлен против неудачных, по его мнению, строк т. Лебедева-Кумача. Неудачные строки у Лебедева-Кумача имеются, как и у любого другого нашего писателя, и критиковать их, разумеется, нужно. Но странным образом т. Фадеев, сосредоточив весь огонь своей критики на Кумаче, почти ничего или очень мало говорил об опасности безыдейности, обывательщины, формалистско-эстетском уходе от основных проблем нашей действительности. А именно об этом нужно было говорить в первую очередь. Такие факты давали себя знать и на дискуссии. Выступил же на дискуссии Кручёных с откровенно-вульгарной защитой формализма и заговорил в таком атавистическом тоне, точно ничего не произошло за последние четверть века. Казалось, тотчас же он услышит заслуживающий того ответ. Но ни Фадеев, ни Лебедев-Кумач, ни кто-либо другой не дали ему отпора.

<…>

Примечание. Биографы Лебедева-Кумача приводят эту цитату из речи Фадеева как положительный отзыв о работе поэта:

"Например, критика наша несправедливо замалчивает такого мастера массовой песни, как Лебедев-Кумач. За всю жизнь о его работе не написано почти ни одной статьи. Это проистекает от неясности отношения к работе Лебедева-Кумача со стороны ведущих кадров нашей критики. С одной стороны, ввиду большой популярности Лебедева-Кумача в широких массах люди стесняются критиковать его часто неудачные, торопливые газетные стихи. С другой стороны, из боязни усмешки того или иного сноба люди стесняются сказать в полный голос о настоящем, высоком поэтическом качестве его массовых песен, его стихотворных политических речей, о его прошлой замечательной работе в области сатиры, о его огромных возможностях в области сихотворной сказки" (из выступления на заседании Президиума Союза писателей с активом в мае 1939 г.). Цитируется по книге: А. Фадеев. Литература и жизнь. Статьи и речи. "Советский писатель", 1939 г., с. 104.

Никакого особого заступничества со стороны Фадеева здесь в отношении Кумача не наблюдается. Фадеев просто призывает критиков обратить внимание на не критикованного поэта, только и всего. Что же касается нападок на Кумача как на автора патриотических стихов... Может быть, Александр Александрович имеет в виду пародии молодого тогда поэта Сергея Васильева? Васильев пародировал не только Кумача, но после пародий и эпиграмм в адрес Василия Ивановича одна из "солидных", по воспоминаниям Сергея Васильева, газет, возмутилась и написала, что пародии Васильева граничат с хулиганской выходкой в отношении депутата Верховного Совета РСФСР. Фадеев, прочитав эту статью, утешил пародиста: "Держись, Серега! Никакого хулиганства ты не совершил. Эпиграмма вполне литературная, а почетное звание депутата Верховного Совета не ограждает писателя от литературной критики! А что касается неприятностей, то они у тебя еще все впереди. Пародии писать — это тебе, брат, не мадригалы стряпать! Небось, знал, за что брался!" Небось, знал. В позднем собрании сочинений С. Васильева эпиграмм на Лебедева-Кумача, "стряпавшего мадригалы", нет.

Говорят, Александр Александрович Фадеев был очень обаятельным человеком. Но он был политик. И не слабый. И, как всякий политик, в совершенстве владел неприятным навыком — он умел манипулировать людьми. В данном случае объектом манипуляции стал молодой, влюбленный в него, Сергей Васильев, который просто никогда не пожелал бы признаться себе, что такой симпатичный его покровитель, Александр Александрович Фадеев, просто использовал его в своих целях.

В 1937 году в "Литературной газете" был опубликован фельетон Лебедева-Кумача "О критике". В 1940-м Василий Иванович дополнил его еще двумя четверостишиями. Ниже приведен фрагмент этого стихотворения, а дополнительные четверостишия выделены полужирным шрифтом:

Подобных рецензий — огромная масса,
Они, как осеннее небо, скучны, —
Рецензии типа "Ни рыба — ни мясо",
"С одной стороны... и с другой стороны",
Но есть и другие — их тоже немало.
— "Стулом по черепу!" — вот их девиз.
Раскрой пухловатую книжку журнала
И зверским нокаутам навек удивись:
— "Вышла повесть "Дорога" Аркадия Чуева.
Каждый честный читатель, стоящий на страже,
Прочитавши, невольно промолвит: — Ату его!
Пасквиль! Грязный навет! Измышление вражье!
О сюжете "Дороги" не стоит рассказывать:
Стиль — корявый, и действие вовсе не движется.
Излагать содержание — значит размазывать
Беспросветную, мутную, вредную жижицу.
В книге даже названье звучит издевательски —
Чья "Дорога"??? Куда??? Кем "Дорога" проложена???
Эта мерзкая книга активом читательским
С бсконечным презреньем должна быть отброшена.
А о Чуеве надо поставить вопрос нам:
Разглядеть его снова и сзади и спереди
И сказать ему очень и оч-чень серьезно:
— Почемуй-то вы критике нашей не верите?
Мы не ступим на грязную вашу "Дорогу",
Не по ней, не по ней мы идем нога в ногу!
Вас. Лебедев-Кумач.
"Литературная газета", 15 ноября 1937 года.
В книге "Колючие стихи" ("Библиотека Крокодила", М., 1945 г.) стихотворение датировано 1940-м годом.

В общем, как говорил Савелий Октябрев (он же Василий Лебедев-Кумач): "Слово не воробей: поймают — и вылетишь".